Авиатриса — рекордсмен Любовь Голанчикова

Однажды, на любительском концерте в Народном доме импресарио эстрадной труппы «Фолли Бержер» обратил внимание на юную певицу, из уст которой лилась задорно-звонкая цыганская песня. Поражал сильный и гибкий голос, свободно скользивший с легких верхних нот к низким грудным. Понравилось все: и манящая улыбка, и гибкая походка, походка тигрицы, и даже скупость жеста. Была ли девушка красива? По классическим критериям — наверное, нет. Но выглядела она прелестно и весьма эффектно. Заинтересовавшийся антрепренер направился за кулисы. Представился. В ответ услышал:

— Любовь Голанчикова. Чем обязана?

— Хочу пригласить вас в свою труппу. Но сначала нужно показаться концертмейстеру. Хотелось бы завтра.

Проба прошла успешно.

— Ваш голос поставлен самой природой,— сказал растроганный старый маэстро.— На низких нотах он напомнил мне густой контральтовый голос незабвенной Вари Паниной, с которой я репетировал последние годы и аккомпанировал ей в концертах. Завтра же начнем готовиться к дебюту.

Репетировали в домашнем кабинете концертмейстера («нужно все держать в тайне, петербургской публике нравятся сюрпризы»). Вошедшие в начальный репертуар романсы Голанчикова уже исполняла на любительской сцене. Но это было лишь подражание именитым исполнительницам, правда, удачное и даже талантливое. Арнольд Оскарович начал очищать песни от многолетних искажений и возвращать старинным романсам изначальную тонкость трепетных чувств и прелесть вокального материала. При этом тщательно отрабатывалась отточенность и выразительность каждой фразы, каждой интонации. От маэстро ученица узнала имена

авторов стихотворных текстов романсов. Среди них — поэт Петр Вяземский и генерал Михаил Офросимов, писатель Иван Тургенев и купец Алексей Разоренов, поэт Алексей Кольцов и дипломат Василий Туман-ский. Она также узнала, что если в части вокала следует «выкладываться» полностью, подчеркивая свои возможности, то при раскрытии образа нужно немного, самую чуточку, недодать. Пусть эту «недоданную чуточку» каждый домыслит по-своему.

Прошло недели две. Во время репетиции неожиданно вошел импресарио. Посидел, послушал, похвалил. Затем развернул афишу — ее огромный портрет и всего два слова: Молли Море.

— Привыкайте. Это ваш сценический псевдоним. Через три дня будете , дебютировать.

Публике дебютантка понравилась. Своды зала сотрясались от аплодисментов. Последним номером она исполнила некрасовскую «Тройку». На бис повторила полюбившийся куплет:

Взгляд один чернобровой дикарки,

Полный чар, зажигающих кровь,

Старика разорит на подарки,

В сердце юноши кинет любовь.

Так пришла известность. На нее оглядывались на улице, поджидали с цветами, просили автографы.

Весной 1910 года под впечатлением смелых полетов Николая Попова в Петербурге певица «заболела» авиацией. Осенью, во время Всероссийского праздника воздухоплавания, «болезнь» обострилась.

«В празднике,— вспоминала Голанчикова,— принимал участие знаменитый авиатор Михаил Ефимов. Я познакомилась с ним и сказала, что очень интересуюсь авиацией. Он был столь любезен, что взял меня на аппарат в качестве пассажира. Хотя полет был весьма непродолжителен, я осталась в таком восторге, что решила во что бы то ни стало выучиться летать».

Поднакопив за зиму денег (понадобилась тысяча рублей: пятьсот — за обучение и столько же залоговых), Любовь Александровна поступила в авиационную школу «Гамаюн». Приходилось буквально разрываться между Петербургом и Гатчиной. Утром — полеты, днем — репетиции, вечером — концерты. Везде не поспеть. Как быть? Потеснила концерты, расстроив этим терпеливого антрепренера. Летное дело давалось ей легко. Инструктор Петр Евсюков был доволен:

— У вас четкое понимание аэроплана и отменная координация движений.

22 октября 1911 года Всероссийский аэроклуб вручил Голанчиковой диплом пилота-авиатора номер 59.

Став авиатрисой, она тщетно пыталась устроиться летчиком-сдатчиком на петербургские заводы. Остался открытым один путь: стать летчиком-спортсменом. Но для этого надо было иметь собственный самолет. Помог случай. Один из богатых почитателей таланта певицы выразил пожелание выполнить любую ее просьбу, «что только угодно». Она шутя ответила»

— Аэроплан.

Вскоре состоялось последнее выступление Молли Море. В дверь артистической осторожно постучали — это было приглашение к выходу. Быстро поднялась, подхватила длинный шлейф и, шелестя шелком юбок,

двинулась навстречу восторженным возгласам и аплодисментам. Немного переждав, певица кивнула концертмейстеру. Зал мгновенно затих. Послышались первые слова любимого романса:

Коварный друг, но сердцу милый…

Публика неиствовала, заставляя ее исполнять все новые и новые песни. И она пела, пела без устали. Когда был исполнен входивший в моду романс Маковского, все поняли, что это уже конец. Но никто не шевельнулся несколько секунд. Такова колдовская сила таланта. Опять шумные вызовы на поклон. Пришлось повторить несколько строк:

Прощаюсь нынче с вами, я цыгане,

И к новой жизни ухожу от вас.

Не вспоминайте меня, цыгане!

Прощай, мой табор, пою в последний раз!

По лицу аккомпаниатора медленно стекали слезы. Глаза певицы увлажнились. К публике она больше не вышла.

Голанчикову пригласили в Ригу. Местный отдел Всероссийского аэроклуба предложил выполнить у них несколько публичных полетов. Первое выступление было назначено на 2 мая 1912 года.

«Выло уже довольно темно. Я поднялась благополучно. За оградой ипподрома стояла большая толпа даровых зрителей. Во время спуска я находилась не высоко над заборной публикой. Якобы в порыве восторга (так писали потом газеты) публика начала бросать в аппарат палками одна из которых попала в пропеллер и разбила его в дребезги. Меня выбросило вперед. Многие решили в момент аварии, что я разбилась насмерть. Я же отделалась легкими ушибами. Таким образом мой первый публичный полет оказался неудачным».

Спустя некоторое время Любовь Александровна прочитала в списке погибших авиаторов, опубликованном в одном из журналов, собственную фамилию. «Ничего,— подумала летчица,— буду долго жить».

Приехав в Петербург, авиатриса обратилась к заведующему школой пилотов аэроклуба Лебедеву с просьбой:

— Позвольте мне, Владимир Александрович, немного поупражняться у вас в полетах. Я теперь безлошадная.

— Препятствий нет. Пока я в школе, «фарман» в вашем распоряжении. Скоро передам свои аэроклубовские дела своему последнему, но лучшему ученику инженеру-механику флота штабс-капитану Николаю Яцуку. А сам попытаюсь организовать авиационный завод. Начну с мастерских.

Во время конкурса военных аэропланов летчица познакомилась с предпринимателем и авиатором Антони Фоккером. Тот предложил полетать с ним на моноплане «фоккер» (паук). Это была первая машина конструктора. Она отличалась оригинальностью и простотой. Авиатрисе понравилась легкость управления, а ему — ее «почерк». Последовало приглашение в Германию.

* * *

Целые дни она проводила на аэродроме Иоганисталь под Берлином. Фирма предоставила в распоряжение Голанчиковой лучшие аппараты. Во время одного из тренировочных полетов летчица достигла высоты восемьсот пять метров.

— Почему не поднялись на несколько десятков метров выше?— спросил

Фоккер.— Можно было побить мировой рекорд[820 метров.], установленный немецкой летчицей Безе.

— На аэродроме некому было его зафиксировать.

«Выбрав хорошую погоду, я заявила о своем желании спортивным комиссарам и, получив запечатанный барограф, пошла на взлет. Погода была хорошая, но довольно холодная. Вполкруга я очутилась на высоте пятьсот метров. Поднималась все выше и выше. Первое время меня интересовало все находящееся внизу. Но чем выше я поднималась, тем труднее было различать очертания предметов на земле. И это становилось скучным. Сильный мотор работал прекрасно. Когда я очутилась на высоте две тысячи метров, стало заходить солнце. Это была прекрасная картина: кругом красное зарево, а внизу белая оболочка тумана. У меня стали замерзать ноги, вследствие чего я не могла действовать рулем пово- . рота. Решила отпустить его, сняв ноги, предоставив аппарату идти по направлению ветра. Через некоторое время стали замерзать и руки. Взглянув на барограф и увидев, что он показывает больше двух тысяч двухсот метров, решила, что на этот раз довольно.

И вот я выключила мотор и начала спускаться спиральным планированием. Наступила тишина, только расчалки гудели все сильней и сильней, так что даже стало неприятно. Постепенно подо мной прояснился рельеф местности, и я увидела аэродром. Подлетев к нашим ангарам, я была встречена собравшейся здесь публикой. Посыпались со всех сторон поздравления. Мой полет длился: тридцать минут подъем и шесть с половиной — спуск. Я перешла в ангар, где пришлось подписать массу открыток, купленных во время полета. И я писала, писала без конца. Наконец, меня увезли, и только дома, согревшись, сообразила, что я имею за собой рекорд. Предыдущий побит почти втрое».

Этот полет был выполнен 22 ноября 1912 года. На следующий день Фоккер предложил авиатрисе работу в своей фирме. Заключили контракт. Став шеф-пилотом, Любовь Александровна начала демонстрировать полеты во многих городах Европы с целью рекламирования самолетов фирмы.

Из беседы летчицы с корреспондентом авиационного журнала:

— Вы спрашиваете о моем мнении относительно положения женщин в авиации? Отвечаю: летать не трудно, но необходимы внимательность и умение сохранять самообладание. Женщин, летающих на аэропланах, пока очень мало, и я думаю, главным образом потому, что им очень трудно устроиться в солидную фирму и обрести полное к себе доверие,

— Ваше отношение к летному делу?— поинтересовался собеседник.

— Летное дело — профессия, а не развлечение. Для летчика главное — профессионализм. А профессионал — это человек, несущий ответственность за то, что он делает. Когда говорят, что у меня жесткий характер, что я требовательна к механикам, которые работают со мной,— это правда. Но я точно так же требовательна и к себе. Это не оправдание, а лишь некоторое объяснение — я хочу, чтобы они работали с предельной отдачей и совершенствовались. Это не каприз. Я люблю свое дело и «выкладываюсь» до конца.

— Тоскуете по родным местам?

— Конечно, тоскую. Но душа смягчается от общения с соотечественниками, работающими в Иоганистале. Среди них Всеволод Абрамович и Моисей Дунец. Они совсем разные: первый — высокий, стройный, улыбчивый красавец, второй — коренастый крепыш с грустными черными глазами, изредка озаряемыми улыбкой. Его мать погибла во время погрома в Одессе. Абрамович работает инструктором в школе «Общества аппаратов Райт». Он заворожил всех красотой и смелостью своих полетов. За ним несколько рекордов и дальних перелетов. И все это выполнено на «райте», усовершенствованном самим летчиком. Дунец перебрался сюда недавно. Он испытывает и сдает неуклюжие «шнейдеры». Раньше работал в Италии у Капрони. И «капрони» и «шнейдеры» недалеко ушли от «райтов». Летать на них трудно и небезопасно.

— Думаете о возвращении в Россию?

— Да, но пока нет предложений. А мне нужна работа.

— И последний вопрос: ваши ближайшие планы?

— Через несколько дней начнутся мои выступления в городах Швейцарии, затем Австро-Венгрии,— авиатриса улыбнулась и добавила:— Даже хорошим аэропланам нужна реклама. Без нее не обойтись.

После возвращения Голанчиковой из поездки, Абрамович поделился с ней радостью:

— Русское военное ведомство дало мне заказ на поставку нескольких аппаратов «Райт — Абрамович» и послало группу офицеров и солдат для обучения полетам.

— Поздравляю,— ответила она, ловя себя на мысли, что с ним приятно.

Но неожиданно все рухнуло. Летчику не суждено было не только завершить, но даже начать эту интересную работу. 11 апреля 1913 года при выполнении его ученицей Шаховской самостоятельного полета с инструктором на борту по ее оплошности произошла авария. Из-за полученных травм Абрамович на другой день скончался. Ученица же отделалась испугом и ушибами. В тот же день произошла еще одна катастрофа. Разбился насмерть Дунец. Причина — отказ управления.

Всеволоду Михайловичу Абрамовичу было всего двадцать три года от роду. А Моисею Натановичу Дунцу — двадцать четыре.

По мнению авиатрисы, одной из причин гибели Абрамовича явилось то обстоятельство, что пилот надел на голову вместо шлема-каски мягкую спортивную шапочку. Поэтому не очень сильный удар лонжероном стал смертельным. Так несоблюдение элементарных правил, часто допускаемое выдающимися летчиками по отношению к самим себе, привело к трагической развязке.

Ровно через три месяца после смерти Абрамовича на аэродроме Иога-нисталь приземлился «моран» французского авиатора Леона Летора, совершившего беспосадочный перелет Париж — Берлин. Расстояние около девятисот километров летчик преодолел за восемь часов.

На следующий день, увидев Голанчикову «в деле», он был потрясен ее виртуозной работой в воздухе: безупречные виражи, скольжения на крыло и хвост, спуск крутой спиралью. Летор пригласил авиатрису сопровождать его в качестве навигатора на обратном пути в Париж. Потребовалось согласие Фоккера. Любовь Александровна уговорила.

Вылет задержался на несколько дней из-за испортившейся погоды. Стартовали 23 июля.

Из бортового журнала Голанчиковой[Фрагменты записей приведены с сокращениями.]:

«…4.20. Только что вылетели из Иоганисталя. Попрощавшись с массой провожавших нас пилотов, мы занимаем места и поднимаемся. Вдруг вижу вблизи аппарат «фоккер». Оказывается, это провожает нас сам Фоккер. Попрощавшись с ним, делаем еще один круг над аэродромом и улетаем. Мы так быстро удаляемся от аэродрома, что я почти моментально потеряла его из виду. Чувствую себя маленьким птенцом, впервые оставившим свое гнездо. Под нами все в тумане — окрестность еле видна ».

Через сорок минут авиаторы миновали Бранденбург, оставшийся влево от трассы. Затем попали в облачность. Летору пришлось снизиться для восстановления ориентации.

« 5.30. Мы несколько раз попали в сильное рему (болтанка.— В. Л.), и нас порядком швыряло. Я очень довольна мотором «рон»— он работает прекрасно. Надеюсь, что он не остановится. Под нами лес и река. Скорей бы пролететь это место, а то вид внизу очень мрачный и незаманчивый. Солнце светит нам в спины, а перед нами мрачная даль, земли почти не видно. Летор говорит мне, что там сильный дождь, в который мы скоро попадем.

5.35. Высота нашего полета тысяча метров. Летор поет песенку «Ах, Амалия» из модной оперетты и раскачивает аппарат с одного крыла на другое. Я поддерживаю его и тоже пою и веселюсь вместе с ним. К сожалению, нас никто не слышит, а дуэт был оригинальный! Я слежу за кар-’ той и ориентируюсь. Пилот меня проверяет. Железная дорога видна хорошо, и поэтому ориентировка легка ».

Прогноз опытного летчика оправдался. В бортжурнале появились записи:

«Мы получаем маленький дождь. Надеюсь он ненадолго и скоро перестанет».

«Становится хуже — дождь не перестает, а все усиливается».

«Под нами почти ничего не видно. Идет сильный дождь».

«7.05. Наконец и желанный Ганновер. Но где же здесь найти аэродром? Такой сильный дождь и туман, что ничего не видно. Летор замечает большое поле, выключает контакт, снижается. С высоты пятьдесят метров видим, что это военное каваллерийское поле. Повсюду барьеры и канавы. Однако приземляться надо. Лишь бы не угодить в преграды. Сделав разворот, мы спустились, но попали в такой глубокий песок, что пробег получился рекордный — всего метров десять».

Сделав посадку, они узнали, что аэродром находится совсем рядом, в пятистах метрах. Подбежавшие военные помогли перенести «моран» на аэродром. Дождь и гроза задержали авиаторов в Ганновере до следующего утра.

5.00. Под нами белые, мягкие и рыхлые, как скомканная вата, облака. Земли, конечно, не видно. Впереди виднеется совсем бледная луна, а за нами — восходящее солнце, которое бросает свои золотистые лучи на аппарат и облака. Картина торжественно-великолепна. Описать ее невозможно. Ее надо видеть, чтобы понять всю прелесть. Бог мой! Где я нахо

жусь?! Действительно в небесах! Земли я не вижу уже долгое время. Я молю бога только о том, чтобы мотор не остановился. Мы находимся на высоте полторы тысячи метров. Когда я так долго вижу одни лишь облака, а земли не видно совсем, то мне становится немного жутко. Но кто не рискует, говорят французы, тот не выигрывает. Я чувствую себя превосходно. Даже два саквояжа по бокам создают иллюзию кресла.

5.45. Теперь мы уже не находимся над ‘облаками, где так прекрасно, а летим в самих облаках и тумане, ничего не видя кругом. Ориентируемся по компасу. Сейчас буду помогать Летору перекачивать бензин из запасного бака в главный, а то мы рискуем застрять на полпути. Находимся в тумане уже целый час. Карта показывает на горы, но я их не вижу. Но вот снова засияло солнце и снова под нами прекрасная картина.

6.46. Вот несчастье! Мы опять получаем дождь. Лицо болит ужасно; капли дождя колят, как булавки. Летим безостановочно уже два часа. Погода становится все хуже и хуже. Надеюсь, что мы все таки благополучно доберемся до земли. Летим на высоте семисот метров. Земли почти не видно. Наконец, замечаю большую реку и фабрики».

Они снизились, но стоял такой мутно-молочный туман, что даже на высоте пятидесяти метров ничего не было видно. Впрочем, это обычное явление для утреннего Рейна. Пришлось спуститься до двадцати метров. То, что летчикам пришлось пережить при посадке, Голанчикова описала так:

«На высоте двадцати метров наш аппарат стало немилосердно швырять над домами. Летор увидел очень маленькое поле, вернее огород, и решил спуститься на нем. Машина уже была у земли, как перед нашими глазами вырастает дом. В этот момент я решила, что мы погибли. Но пилот круто рвет аппарат вверх и мы пролетаем над домом, едва не касаясь колесами трубы; а тут еще над самой головой телефонные провода. Момент был ужасный. Но через секунду я своим глазам не верила, когда повернулась и увидела всю паутину проводов уже за нами. И вот я, как русская, перекрестилась и стала ожидать, что будет дальше…»

Авиаторы благополучно приземлились в центре Кельна на Ландс-граферштрассе. Часы показывали семь часов десять минут утра. Толпа сразу же окружила аэроплан. Полиция с трудом сдерживала любопытную публику. Неожиданно подъехал автомобиль с немецкими офицерами, предположившими, что перед ними шпионы (недалеко находилась крепость). Осмотрев «моран» и багаж, убедились в ошибке. Извинились и по просьбе летчиков, отбуксировали аппарат на аэродром. Скверная погода задержала в Кельне на два дня. Стартовали 26 июля в одинннад-цать часов утра, когда немного распогодилось.

«12.35. Высота тысяча триста метров. Из-за густых облаков лететь выше немыслимо, а ниже, тоже — начинает мотать весь аппарат. Карта снова показывает нам горы. Совсем низко над нами черная туча. Впечатление такое, будто она свалится на нас. Сейчас мы получили сильный дождь, и лицо снова болит. Хотя бы скорее погода стала лучше.

13.20. Льеж. Ура! Мы пролетели бельгийскую границу. К сожалению, опять начинается сильное рему и густой туман. Высота прежняя — тысяча триста метров. То и дело пролетаем дождевые тучи. Несколько секунд дождь, несколько секунд туман, а затем проглядывает солнышко. Разнообразно, но не особенно приятно.

13.46. Летор мне показывает, что мы уже во Франции. Бельгия осталась позади. Он так безумно радуется, что приветствует свою Родину

пением «Марсельезы». Под нами красивый город, через который протекает река.

15.00. Я долго не могла писать, так как перекачивала бензин. У нас осталось двадцать пять литров бензина. Надеюсь, что этого нам хватит до Парижа. Сейчас лететь спокойней, и мы отдыхаем от той трепки, которую перенесли,— ведь нас здорово швыряло. Карта показывает нам Париж, но мы его пока не видим.

15.14. Под нами какой-то город. Становится опять туманно и начинается рему. Осталось только десять литров бензина. Летор начал планирующий спуск. Аппарат уже на высоте двадцати метров. Воздух у земли очень накален, вследствие чего аппарат сильно бросает. Мы ищем полянку для посадки. Всюду поля с высокими хлебами. Наконец-то увидели подходящее место, куда и спускаемся».

Перед посадкой, у самой земли, «моран» так швырнуло, что он скапотировал. Подбежавшие к месту аварии люди помогли летчикам выбраться из-под машины. Они удивились, когда, освободившись, увидели свой аппарат целым, за исключением поломавшегося «кабана». Даже воздушный винт остался невредим. От людей авиаторы узнали, что находятся в ста километрах юго-восточнее Парижа вблизи города Санса. Не учли бокового ветра, сопровождавшего их от Льежа.

В Париже летчиков встретила толпа репортеров французских газет и журналов. Пришлось отвечать на вопросы.

— Не осложнила вам перелет женщина на борту?

— Хотя вопрос бестактен, желание не дать повод для кривотолков заставляет меня удовлетворить ваше любопытство. Во время этого перелета, который я выполнил на приз Поммери, мне удивительно везло. По пути в Берлин благоприятствовала погода, а на обратном — мне помогал очаровательный и умелый навигатор мадемуазель Голанчикова,— ответил галантный Летор. Затем недовольным голосом добавил:— Возьму на себя смелость заметить, господа, что никто из вас не выдержал бы и части испытаний, которые выпали на долю отважной авиатрисы.

В конце беседы Любовь Александровна заявила:

— Перелет я совершила исключительно с научной целью и приобрела значительный опыт, который мне пригодится. И это для меня главное. Но, вместе с тем, нельзя не сказать и о том, что имевшие место неприятные ощущения, испытанные мной в этом путешествии, были бы не такими сильными, имей я управление в своих руках. В сложной обстановке летчику трудно, ой, как трудно, быть пассажиром, даже если пилотирует сам Летор.

На следующий день конструктор Леон Моран и его помощник инженер Солнье дали банкет в честь героев перелета. Голанчиковой представилась возможность познакомиться с многими французскими авиаторами. Особенно запомнились беседы с Луи Бреге, Жоржем Леганье, Роже Сомме-ром. Вернувшись в отель «Брабант», она увидела в своем номере несколько корзин с цветами и поднос с визитными карточками. Одна из них на русском языке:»Терещенко Федор Федорович, пилот-авиатор, член Киевского общества воздухоплавания». На обратной стороне несколько строк от руки:

«Уважаемая Любовь Александровна! Убедительно прошу о встрече с вами. Хочу предложить испытательную работу в своих аэропланных мастерских под Киевом».

Они встретились. Авиатрису устраивали предложенные условия. Но

воспользоваться приглашением стало возможно только через четыре месяца, когда истек срок контракта с Фоккером.

* * *

На вокзале в Киеве Любовь Александровну встретил Терещенко и отвез на автомобиле в свое имение Червонное. На следующий день, 14 декабря 1913 года, подписали контракт.

«Я, нижеподписавшаяся, обязуюсь в течение года от сего числа летать на аппаратах, которые будут даны мне фирмой Червонской аэропланной мастерской, на других же аппаратах производить полеты не представляю себе права. Червонская аэропланная мастерская обязуется уплачивать мне в течение года жалованье по пятьсот рублей в месяц. Местожительство мне назначается в Червонном, где полагается мне квартира и стол…» В конце документа отмечалось:»…Принимаю на себя полную ответственность в случае могущих произойти со мной несчастных случаев, не дай бог, во время полетов».

Вскоре летчица подняла в воздух очередной «терещенко» за номером 5. Этот моноплан с пятидесятисильным «гномом» произвел на нее неплохое впечатление. Особенно понравилось установленное на самолете приспособление для самостоятельного запуска мотора. Затем последовали «номер 5 бис» и «номер 6″ с более мощными двигателями. Строились они крошечными партиями по два — три экземпляра. И хотя мастерские занимались еще ремонтом аэропланов, работы было мало.

Что касается хозяина мастерских, то несмотря на то, что все выпускаемые аппараты носили его имя, «он был,— по словам историка авиации Вадима Борисовича Шаврова,— в лучшем случае только соавтором. Их конструировали другие люди, служившие у него».

Бывая, если выпадало свободное время, в Киеве, авиатриса познакомилась с основоположником высшего пилотажа штабс-капитаном Петром Николаевичем Нестеровым и его друзьями — отличными летчиками: поручиком Михаилом Передковым и сотником Вячеславом Ткачевым. От них узнала об открытом Нестеровым явлении перемены функции рулей аэроплана при глубоких виражах. Однажды Петр Николаевич пригласил Голанчикову слетать с ним на «ньюпоре»:

— За один полет освоите глубокие виражи.

— Благодарю, но не имею возможности принять приглашение.

— Почему?

— Контракт с Терещенко предусматривает полеты только на аппаратах его фирмы.

Вернувшись в Червонное, она через несколько дней выполнила глубокие виражи, включая «вертикальные».

Незадолго до начала войны в Киев из Петербурга прилетел четырехмоторный тяжелый самолет «Илья Муромец» конструкции Игоря Ивановича Сикорского. Его пилотировал сам конструктор. А в состав экипажа входили: второй пилот штабс-капитан Христофор Пруссис, штурман и третий пилот лейтенант Георгий Лавров и механик Владимир Панасюк. На «муромце» было выполнено несколько показательных полетов над городом. Во время одного из них Нестеров на «моране» приблизился к гиганту. Создалось впечатление, что юркая ласточка атакует орла.

Летчице удалось побывать в Киеве лишь в день подготовки самолета к вылету в Петербург. Она обстоятельно осмотрела «муромец» снаружи.

Затем Петр Николаевич представил ее Сикорскому. Конструктор показал пассажирский салон и пилотскую кабину.

— Каково впечатление, Любовь Александровна?

— Совершенно нежданнее. Я работала в Германии у Фоккера, выполняла полеты во многих городах Европы, но ничего даже отдаленно напоминающего ваш аппарат мне видеть не доводилось.

— Приятно слышать. Благодарю,— промолвил Игорь Иванович.

С началом войны работа в мастерских оживилась. Несколько увеличился выпуск самолетов, организовали поезд-мастерскую для ремонта аппаратов в прифронтовой полосе, начался выпуск палаток-ангаров для ремонта авиационной техники в полевых условиях. Но Голанчикова по-прежнему была недостаточно загружена летной работой. В конце года летчица отказалась продлить контракт.

Любовь Александровна уехала в Москву, вышла замуж. После Октября оказалась с мужем во Франции. Овдовев, уехала в Америку. Работала на автомобильном заводе, затем водителем такси. В 1961 году умерла в бедности и одиночестве.

В.Лавренец «Лётчики России»